Дом
Дом
ст.сл.) – жилище человека, место жительства, защищающее от холода и жары, ветра и дождя (в сельской местности – изба). Но в русской народной традиции дом – это средоточие основных жизненных ценностей, символ счастья, достатка, продолжения рода. Отношение к дому у русского народа глубоко символично: он строится «о четырех стенах» – на все стороны света; окнами открыт внешнему миру; фундамент, сруб и крыша представляют собой уровни Вселенной (преисподня, земля, небо); «красный угол» представляет духовную основу дома и т.д. К дому у русского человека всегда было отношение как к священному очагу, символизирующему единство духовного и материального. Дом самоценен. Его убирают, украшают, берегут, его любят и уважают. Народ изобретал целую систему защиты дома от злых духов, дурного глаза, зла, стремясь сохранить счастье и покой в нем, не давая им покинуть жилище. Частично такое отношение к дому было перенесено на «квартиру» в большом многоквартирном доме.
Источник: Основы духовной культуры (энциклопедический словарь педагога)
"ДОМ"
импровизационно-ролевая игра. То же, что «Домик» (1).
О мальчике и девочке 5–6 лет в 1914–1915 гг.: «“Проспал, якорь те в нос, – оборачивается ко мне дед. – Спать надо в штанах – всегда поспеешь. Ты уже большенький стал – голяком стыдно. Вот скажу Паланьке, – не пойдет за тебя. Что без невесты будешь делать?” Это меня не огорчает: у самой Паланьки нет штанов. За дружбу с соседской девочкой взрослые прозвали нас “женихом и невестой”, и мы привыкли к этому. За баней, возле мелкого ручейка, часто играем в “дом”. Я – мужик, а Паланька – баба. Из сухих стеблей бурьяна строю дом, крою лопухом, хожу на охоту, приношу полную горсть козявок. На берегу ручья у нас пашня. Выгнутой жестянкой вспахал целый загон, а Паланька варит похлебку, бросая в черепок лепестки цветов. Когда паужин готов, отпрягаю лошадей, покрикиваю для порядка. Садимся к черепку, но тут Паланька спохватывается: “А мы не молились!” “Некуда молиться-то”. “Давай на баню”. “Там черти живут”. “Они ночью там бывают”. Поворачиваемся к бане, крестимся на стену и паужинаем. Долог летний день, а работы невпроворот. Паланьке надо выстираться, мне – запрудить мельницу, намолоть сусек муки. С мукой прибавляется еще работа: пора квашню заводить да шаньги стряпать. Так не заметишь, как день пройдет. Вот уже и вечер. Пора встречать мать с сенокоса» (Титов, 1965, 16–17).
О 8–9-летней девочке в деревне в 1932–1933 гг.: «Самое привлекательное – устроить дом из ясель. Берутся двое старых яслей, кладутся боком на небольшом расстоянии друг от друга, чтобы одно отверстие смотрело на другое, между ними стелится несколько дощечек: вот и дом готов, как полагается, из двух половин, с холодным коридором (дощечки). Коротенькие чурбачки и чурбак повыше изображают лавки и стол, несколько кирпичей – печь. Теперь нужна посуда. Тут нет чашечек с незабудками и алюминиевых кастрюлек из Мосторга, как у меня дома. Тут всё гораздо увлекательнее, потому что требует труда и воображения. Идём на задворки, где когда-то давно был зарыт мусор… В нём-то и можно всегда найти “посуду”, не только глиняные, но и фарфоровые черепки. Какие узоры, цветочки, краски можно здесь найти! Сверкающие то позолотой, то цветным узором осколки служат нам чашками, а глиняные изображают горшки и миски. Нашлась посуда, надо готовить пищу. Это нетрудно: всё растет под рукой. Между двумя листами щавеля раздавливается несколько земляничин – вот и пирог готов, можно сажать в печь. Крошится тот же щавель в воду – получаются щи. И зеленый лук уже вон как вырос, он так вкусен, если его посолить» (Серкова, 2003, 113–114).
О конце 1960-х – начале 1970-х гг.: «Мы с рождения воспитывались с мальчиками вместе. Играли в игры “магазин”, “домик”. В “дом” играли: был муж, жена, ребёнок. Строили домик где-нибудь на крыльце или в кустах. Делали кровать, стол, стулья, приносили посуду, одеяла, разные тряпочки. Мама готовила обед, стирала, убирала, ходила за ребенком в садик, маленького ребенка кормила грудью, понарошку прикладывали к одежде. Папа ходил на работу, почему-то он всегда был водителем. Ребёнка отводили в садик, он там играл игрушками. Папа привозил его на машине домой. Вечером собирались, кушали и ложились спать – папа с мамой, ребенка укладывали отдельно. Когда мама ходила в положении, клали под платье подушку маленькую, привязывали. Потом рождался ребенок. Мы не знали, откуда берутся дети и как их рожают. Думала, что живот разрезают и достают ребенка» (544).
О мальчике и девочке 5–6 лет в 1914–1915 гг.: «“Проспал, якорь те в нос, – оборачивается ко мне дед. – Спать надо в штанах – всегда поспеешь. Ты уже большенький стал – голяком стыдно. Вот скажу Паланьке, – не пойдет за тебя. Что без невесты будешь делать?” Это меня не огорчает: у самой Паланьки нет штанов. За дружбу с соседской девочкой взрослые прозвали нас “женихом и невестой”, и мы привыкли к этому. За баней, возле мелкого ручейка, часто играем в “дом”. Я – мужик, а Паланька – баба. Из сухих стеблей бурьяна строю дом, крою лопухом, хожу на охоту, приношу полную горсть козявок. На берегу ручья у нас пашня. Выгнутой жестянкой вспахал целый загон, а Паланька варит похлебку, бросая в черепок лепестки цветов. Когда паужин готов, отпрягаю лошадей, покрикиваю для порядка. Садимся к черепку, но тут Паланька спохватывается: “А мы не молились!” “Некуда молиться-то”. “Давай на баню”. “Там черти живут”. “Они ночью там бывают”. Поворачиваемся к бане, крестимся на стену и паужинаем. Долог летний день, а работы невпроворот. Паланьке надо выстираться, мне – запрудить мельницу, намолоть сусек муки. С мукой прибавляется еще работа: пора квашню заводить да шаньги стряпать. Так не заметишь, как день пройдет. Вот уже и вечер. Пора встречать мать с сенокоса» (Титов, 1965, 16–17).
О 8–9-летней девочке в деревне в 1932–1933 гг.: «Самое привлекательное – устроить дом из ясель. Берутся двое старых яслей, кладутся боком на небольшом расстоянии друг от друга, чтобы одно отверстие смотрело на другое, между ними стелится несколько дощечек: вот и дом готов, как полагается, из двух половин, с холодным коридором (дощечки). Коротенькие чурбачки и чурбак повыше изображают лавки и стол, несколько кирпичей – печь. Теперь нужна посуда. Тут нет чашечек с незабудками и алюминиевых кастрюлек из Мосторга, как у меня дома. Тут всё гораздо увлекательнее, потому что требует труда и воображения. Идём на задворки, где когда-то давно был зарыт мусор… В нём-то и можно всегда найти “посуду”, не только глиняные, но и фарфоровые черепки. Какие узоры, цветочки, краски можно здесь найти! Сверкающие то позолотой, то цветным узором осколки служат нам чашками, а глиняные изображают горшки и миски. Нашлась посуда, надо готовить пищу. Это нетрудно: всё растет под рукой. Между двумя листами щавеля раздавливается несколько земляничин – вот и пирог готов, можно сажать в печь. Крошится тот же щавель в воду – получаются щи. И зеленый лук уже вон как вырос, он так вкусен, если его посолить» (Серкова, 2003, 113–114).
О конце 1960-х – начале 1970-х гг.: «Мы с рождения воспитывались с мальчиками вместе. Играли в игры “магазин”, “домик”. В “дом” играли: был муж, жена, ребёнок. Строили домик где-нибудь на крыльце или в кустах. Делали кровать, стол, стулья, приносили посуду, одеяла, разные тряпочки. Мама готовила обед, стирала, убирала, ходила за ребенком в садик, маленького ребенка кормила грудью, понарошку прикладывали к одежде. Папа ходил на работу, почему-то он всегда был водителем. Ребёнка отводили в садик, он там играл игрушками. Папа привозил его на машине домой. Вечером собирались, кушали и ложились спать – папа с мамой, ребенка укладывали отдельно. Когда мама ходила в положении, клали под платье подушку маленькую, привязывали. Потом рождался ребенок. Мы не знали, откуда берутся дети и как их рожают. Думала, что живот разрезают и достают ребенка» (544).
Источник: Энциклопедический словарь русского детства В двух томах.