традиционный детский «мимический жест», демонстрирующий превосходство, независимость, стремление передразнить, унизить и т. п.
О конце 1880-х – нач. 1890-х гг.: «Обыкновенно в баню нас вместе с Катей брали сестры. И я, не подозревая для себя никакой неприятности, пошел в комнату девочек распытать, скоро ли мы пойдём. Когда я вошел туда, Катя была уже там… Остальные на меня сначала не обратили внимания. Но тут Соня стала переодеваться в баню и, оглянувшись на меня, сказала: “Ты что торчишь? Иди отсюда, ты уже не маленький. Стыдно смотреть, когда сестры переодеваются”. Меня выставили. Сначала я обиделся, хотел им показать язык» (Романов, [1928] 1990, 181).
О нач. 1910-х гг.: «Дверь мне открыла курносенькая белобрысенькая девчонка в белом передничке. …Она спросила: “Ты зачем?” Я сказал, что принёс Надежде Александровне ложку. Девчонка фыркнула, прикрыла рот концом фартука, а потом показала мне язык и захлопнула дверь. Я простоял минут пять и опять постучал… Через секунду-другую звякнул крючок, и дверь распахнулась. Девчонка сердито кивнула: “Заходи уж…” Теперь я показал её язык. Она залилась… смехом. “Ольга! – послышался голос из глубины дома. – Опять ты деревянную железку нашла?” Оля перестала смеяться, встряхнула фартуком и серьёзно сказала: “Мальчишкам нельзя язык высовывать. Нехорошо”» (Петров, 1962, 264).
О 1929 г.: «Девочка… часто оглядывалась на нашу парту и неизменно показывала нам с Нинкой длинный розовый язык. Мы отвечали тем же и, кроме того, обещали её поколотить… …После уроков она бесследно исчезла… ..На третий [день] мы всё-таки её выследили и долго гнались… А потом перед самым нашим носом нырнула в какую-то калитку… Через несколько минут… она вдруг возникла верхом на заборе, и теперь показывала нам не только язык, но и длинный “нос”…Показав нам на прощанье язык, девчонка исчезла…» (Лупанова, 2007, 41).
О середине 1950-х гг.: «“Задавит” “Кто? Ваш Серко?”– Настька тут же смело подошла к лошади и небрежно погладила её по шее. “ Я вот сейчас сам тебе сейчас надаю”, – завозился в ходке до предела возмущённый Карысь. Настька серьёзно и длинно показала язык, а потом пошла к матери» (Сукачев, 1984, 16).
О конце 1950-х гг.: «Жена за ним идёт, а девчонка сзади. Я, конечно, ей язык показала. И она мне тоже. Так что и она не особенно прекрасно воспитанная… Но Толька не стал с ним драться. Ушёл за свой забор и язык показывает» (Долинина, 1962; 97, 103).
О нач. 1960-х гг.: «Марине тринадцать лет… В классе 6 “Б”, где её избрали старостой, она воспитывает всех так усиленно, что мальчишки уже стали показывать ей язык и обещали окунуть косу в чернильницу…» (Цюрупа, 1964, 17–18).
О середине 1960-х гг.: «Саша и Алёша надевали новую школьную форму, смотрели в зеркало, а на них из зеркала смотрели совсем другие мальчики. У них был такой важный и строгий вид, что показывать, как раньше, язык им просто было невозможно. Ведь мальчики в зеркале начнут делать то же самое, а это будет совсем плохо, потому что к новой школьной форме никак не подходит высунутый язык» (Раскатов, 1967, 2).
О нач. 1970-х гг.: «Но мальчишка был уже далеко. Он прыгал от восторга, смеялся и показывал Петру Матвеичу всё тот же длинный красный язык: “Обманули дурака на четыре кулака!”…» (Курляндский, 1977, 111).
О девочке 3–5 лет в г. Когалыме Тюменской обл. в 1990–1992 гг.: «Язык показывали друг другу, когда ругались, дразнились в садике. При этом иногда руками растопыривали уши» (134).
О девочке 5–7 лет, в с. Целинного р-на в 1990–1992 гг.: «Я показывала язык старшим мальчишкам, когда хотела, чтобы они побегали за мной, поиграли в догонялки. Просто они играть не хотели, поэтому нужно было сначала их рассердить, показывая язык» (137).
О перв. пол. 1990-х гг.: «Недавно меня пригласили в гости… Тут ко мне подошла дочка хозяев, девочка лет пяти… “Как тебя зовут?” “Катя”. “Какое красивое у тебя платье!” “Да! А у тебя такого нет. И никогда не будет… У меня есть, а у тебя нет. Вот так! Э-э-э! (высунула язык)”. Я опешила. Пытаюсь поговорить с ней на равных. “Ты знаешь, вообще-то у меня в детстве были красивые платья, помню, голубое шелковое... Может, все же не такое красивое”. “Не такое! Э-э-э! (язык)”… “А давай мы с тобой порисуем… У тебя есть тетрадка?” “Рисовать не умею… А тетрадь есть, а у тебя нет – вот так! Э-з-э! (язык)”. “Да что же ты всё язык показываешь, лучше бы улыбнулась хоть разок”. (Она смотрит мрачно и подозрительно). Потом вдруг говорит: “У меня есть пластилин, давай лепить цветок!” Слава богу! Она лепит... “Вот слепила, ты так не умеешь. Э-э-э!” “Катенька, скажи… Разве тебе бы понравилось, если 6ы тебе всё время показывали язык? Кто тебя научил?” “Мама научила!” … В это время малышка полезла на спинку кресла. “Я умею лазать на деревья, а ты нет!” Я хотела закричать: не надо язык! Но не успела. “Вот так! Э-э-э!”» (Иванова, 1995, 14–15).
О девочке 10 лет в Шадринске в 1996–1997 гг.: «Впервые я увидела, что кто-то показывает язык, либо в какомто фильме, либо в “Ералаше”. Это была девочка в школьной форме да ещё вроде бы с пионерским галстуком на шее, я была очень удивлена, почему-то этот фрагмент врезался в память. Затем во дворе, когда мы играли с мальчишками в “казаки-разбойники” (вроде бы) и догоняли их, они нам всегда показывали языки, а мы с девчонками, не задумываясь, им тоже. Иногда к “языку” мы добавляли “нос”, и дразнились так» (132). Ср.: Фига, Показывать фигу.