ПЕНИЕ

школьный предмет.
О подростке 14 лет в 1941 году: «Плохо обстояло у [Коли] дело лишь с пением и физкультурой. По этим предметам он с первого класса имел твердое “поср.”» (Козлов, 1977). Об уроках в третьем классе в 1944–1945 гг.: «Анна Николаевна… не скрывала своего неравного отношения к предметам. Математику и русский она почитала и это почитание всячески внушала нам… И мы налегали на математику кто как мог… Ну а про рисование Анна Николаевна ничего не говорила. И про пение тоже. Нет, сказать плохое про эти предметы она себе не могла позволить… Но как бы мимоходом принизить их – это она могла. “Ах, – говорила рассеянно Анна Николаевна, – сейчас, кажется, опять пение. Ну что же, споем, на чем мы там остановились?” И мы пели песню под её неверный аккомпанемент на обшарпанном пианино, причем… учительница не поворачивалась к нам, когда кто-нибудь нарочно выдавал пискливую ноту, громко хрюкал или звонко хлопал ладонью по макушке соседа, сводя счеты, не разрешенные на перемене. Анна Николаевна налегала на слова, не особенно упирая на музыку и наше исполнение и отметки по пению тоже ставила за слова» (Лиханов, [1983] 1986–1, 287–288). Об уроке в первом классе в 1954 году: «Начался урок пения. Учительница по пению, Фаина Михайловна, – …очень строгая. Поёт она хорошо – ничего не скажешь. Когда она разучивает с ребятами песню и сначала сама её запевает, Жене очень приятно слушать её голос. И вообще Женя любит, когда ребята поют. “Достаньте нотные тетради, – сказала Фаина Михайловна. – Сейчас мы запишем одну маленькую мелодию”... “Теперь споём, – сказала Фаина Михайловна. – Повторим песни, которые мы уже знаем”. Звонкие голоса выводили так складно, плавно, задушевно, то тише, то громче, то выше, то ниже: “Лес дремучий / Снегами покрыт, / На посту / Пограничник стоит. / Ночь темна…”» (Котовщикова, 1956, 81–82).
О середине 1950-х гг.: «Вспоминаю уроки пения в начальной ещё школе. Мы не просто пели классом, мы играли песню. “На горе-то калина, / Под горою малина. / Ну что ж, кому дело, калина! / Ну кому какое дело, малина!”. Мы притопывали, прихлопывали, “калинушку ломали”, “во пучочки вязали” и “на дорожку бросали”» (Заволокин, 2000).
О конце 1950-х гг.: «[Таня] почти отличница, только по рисованию у неё тройка. Зато по пению пятёрка, учительница хвалит её…» (Дягилева, 1961, 36).
О конце 1950-х гг.: «Тыкалка – наша учительница пения. Это мы её так прозвали… Раньше, в первом классе… мы очень пение любили… Галя Беликова… теперь… пение не любит. И Мишка Кузнецов не любит. И весь класс» (Долинина, 1962, 9).
О 1959–1966 гг.: «Самыми несчастными учителями в школе… были учителя пения, которым из-за несерьезности предмета и его дионисийского характера никогда не удавалось поддерживать на своих уроках хотя бы видимость дисциплины. Никто и не собирался их слушаться, баян, скрипка или фортепьяно – нам было по барабану, мы горланили в полный голос, ржали, бегали по классу, стреляли из растянутой на пальцах рогатки бумажными скобками (проволочными стреляли по неживой цели и по надувным шарикам на праздничных “демонстрациях трудящихся”) и вообще отыгрывались на учителях пения по полной программе за свое подчиненное и униженное положение на всех остальных уроках. Как нарочно, все эти учителя оказывались слабонервными и уже через пару-тройку лет такого преподавания начинали остро нуждаться в помощи психотерапевта или невропатолога» (Клех, 2003).
О начале 1960-х гг.: «У нас был урок пения. Сначала мы пели все хором “Во поле березонька стояла”» (Драгунский, 1964, 114).