«Острое инфекционное заболевание, сопровождающееся приступами лихорадки; болотная лихорадка» (Словарь, 1956–7, 579).
О конце 1920-х г.: «Мы, Сушковы, – потомственные кузнецы. И отец мой, и дед, и прадед, и прапрадед – все отличные кузнецы и... знатные пьяницы... Отец мой был точь-в-точь как все Сушковы. И когда я мальцом заболел малярией, то и лечил он меня по-своему: как только начинало меня трясти в ознобе, брал два порошка хины, высыпал в граненый стакан с водкой и заставлял выпить! После этого я, укутанный в тулуп, согревался и засыпал. Лет восемь подряд с наступлением тепла трепала меня эта лихоманка, и все эти годы батя пользовал меня “народным средством” до тех пор, пока болезнь сама не отпустила. И как я не спился с младых ногтей и как вообще пьяницей не стал – не знаю, сам удивляюсь» (ИН, 1999).
О Сибири в нач. 1930-х гг.: «Во время половодья я заболел малярией, или, как её по Сибири называют, веснухой. Бабушка шептала молитву от всех скорбей и недугов, брызгала меня святой водой, травами пользовала до того, что меня начало рвать, из города порошки привозили – не помогло. Тогда бабушка увела меня вверх по Фокинской речке, до сухой россохи, нашла там толстую осину, поклонилась ей и стала молиться, а я три раза повторил заученный от нее наговор: “Осина, осина, возьми мою дрожжалку-трясину, дай мне леготу”, – и перевязал осину своим пояском. Всё было напрасно, болезнь меня не оставила. И тогда… моя тетка Августа… заявила, что она безо всякой ворожбы меня вылечит, подкралась раз сзади и хлестанула мне за шиворот ковш ключевой воды, чтобы “выпугнуть” лихорадку. После этого меня не отпускало и ночью, а прежде накатывало по утрам до восхода и вечером после захода солнца. Бабушка назвала тетку дурой и стала поить меня хиной. Я оглох и начал жить как бы сам в себе… Со двора меня никуда не выпускали, в особенности к реке, так как трясуха эта проклятая “выходила на воду”» (Астафьев, 1989–1, 33).