прекращение отношений с кем-либо, систематическое игнорирование кого-либо в знак протеста против чего-либо. Бойкот ученикам.
О начале ХХ века: «Были среди гимназистов… и фискалы… Особенно активно боролись с фискальством… В старших [классах] выдерживался бойкот в отношении таких типов: им не подавали руки, с ними не разговаривали, не принимали в компанию, пока провинившийся не попросит извинения и не покажет своим поведением, что стал настоящим товарищем» (Пызин, Засосов, [1976] 2003, 204).
О женской гимназии середины 1910-х гг.: «Бойкот. В понедельник… Ирина опоздала в гимназию. Запыхавшись от быстрого бега, она вошла в класс. Девочки уже пришли с молитвы. Они столпились около доски и оживленно разговаривали… Ирина успела услышать только: “Ни одного слова, девочки. Как будто мы с ней...” “Чшшш!..” Увидев Ирину, все сразу замолчали и начали расходиться по местам. “Здравствуйте, девочки! Звонок был?” – спросила Ирина. Ей никто не ответил. Она обвела глазами класс. Но все уже были заняты своим: деловито перелистывали учебники, раскладывали тетради, чистили промокашками перья» (Филиппова, 1938, 64–65).
О женской школе во вт. пол. 1940-х гг.: «Нинка… писала самопиской. Вдруг она пробормотала: “Чернила кончились…” У меня тоже не было. Единственная чернильница стояла на соседней парте. Её владелица старательно макала: она тоже писала. Нинка, не долго думая, потянулась, схватила чернильницу. На соседней парте поднялся переполох… От Нинки потребовали извинения. …Она только усмехнулась с вызовом. Класс возмутился. На следующий день класс решил объявить Нинке бойкот. Специальная делегация подошла ко мне и потребовала подчиниться решению класса. Я отрицательно покачала головой… Получилось, что бойкот был объявлен нам двоим. Меня это не тронуло. Я считала, что класс не прав. Мы честно придерживались бойкота: ни с кем в классе не заговаривали. Так продолжалось до тех пор, пока однажды класс не выполнил домашнее задание по арифметике. Я единственная решила задачу. А так как домашнее задание было важнее какого-то бойкота, то пришлось обращаться ко мне» (Латьева, 1969, 47–48).
О конце 1960-х – нач. 1970-х гг.: «Утром, едва я переступил порог класса, на меня налетела Галка Новожилова. “Ну, Коробухин, это переходит всякие границы. На своих товарищей науськать бешеную собаку! Так тебе это не пройдет”. Она оглядела орлиным взором весь класс и произнесла: “Наш отряд решил объявить тебе бойкот. С сегодняшнего дня мы с тобой не разговариваем. Ты нам не товарищ”. “Все со мной не разговаривают?” – Я посмотрел на Сёмку. Сёмка отвернулся. “Все”, – отрезал Ленька Александров. На первом уроке со мной никто не разговаривал, на переменке тоже, на втором уроке в мою сторону никто даже не глянул, на второй переменке на мои вопросы не отвечали, на третьем уроке – тоже, на большой переменке – целых 15 минут! – со мной никто не перекинулся словечком, на четвертой переменке бойкот продолжался» (Машков, 1974). Бойкот учителям.
О вт. пол. 1920-х гг.: «…Железнодорожная школа (как, впрочем, и другие школы в то время) встречала учителя бурным кипением страстей: ученики с восторгом учреждали свои “формы правления”, отводившие преподавателям далеко не первые роли. Нелюбимые учителя разгуливали с нацепленными на спины ругательными плакатами, им объявляли бойкот, им срывали уроки» (Лупанова, 2007, 18).
О г. Петрозаводске в 1936–1937 гг.: «Жгучая брюнетка… с резкими “комиссарскими” движениями и такими же “комиссарскими” интонациями, [А.И.] вообще не очень вписывалась в интеллигентную учительскую среду нашей школы… В отличие от Р.Н. и других преподавателей, уважительно называвших нас на “вы”, А.И. всем нам “тыкает”. Её любимое ругательство – “гнилая интеллигенция”. Кстати, именно на этой почве у нас возникает с ней в девятом классе отчаянный конфликт. В очередной раз обозванный за какие-то грехи “гнилой интеллигенцией”, класс решил ответить бойкотом. Провели мы его тоже “интеллигентно”: заставив самых злостных лодырей выучить назубок очередной урок по истории, наша “инициативная группа” обязала всех отвечать его глядя не на А.И., а мимо, например – в окно. Представление закончилось на четвертом или пятом ответе: оскорбленная явно выраженным презрением, директриса бросила на стол журнал и, красная, как свекла, вылетела в коридор. Позднее мы узнали, что в учительской с ней было что-то вроде сердечного приступа» (Лупанова, 2007, 81).