сильное любовное влечение.
О девочке 8–10 лет в с. Ольховке Шадринского р-на в середине 1990-х гг.: «Чувства моей влюблености проявлялись ко многим друзьям моего брата. Иногда они были взаимны. Чувства проявлялись в игровых формах: например, игра: “Заяц, заяц, сколько время?”, где тот же мальчишка, который признавался мне, доходил быстрее всех до меня… Ещё одна игра – “Ручеёк”, где участники становятся парами, держась за руки и подняв их вверх, образуя коридор… Оставшийся без пары проходит сначала и также выбирает себе пару. Тем ребятам, которым нравились определенные девочки – выбирали всегда только их, бывало так, что одни никому не нравились и стояли подолгу» (009). Влюблённость девочки в девочку - см.: Обожание.
О 1980-х гг. в балетной школе: «А через неделю Иришка влюбилась. Её звали Лиза, и она училась в выпускном классе. Она была недосягаема и прекрасна. Иришка встречала её по утрам в раздевалке, когда переодевалась к занятиям. Лиза почему-то всегда опаздывала, и Иришка, переодевшись, стояла тайком за ветвистым фикусом в коридоре, напротив раздевалки старших девочек, пока, наконец, оттуда не выскакивала Лиза, в последнюю минуту затягивая поясок на талии... Ей часть представлялось, как Лиза заговорит с ней, а она скажет что-то умное ей в ответ, и Лиза увидит, что она вовсе не маленькая, что с ней можно даже дружить…» (Евгеньева, 1990; 195, 196). Влюблённость девочки в мальчика, юношу.
О 1911 годе: «Ей было двенадцать лет, когда на детском вечере во время рождественских каникул ее пригласил на вальс молодой студент. Через несколько дней он приехал с визитом к родителям. Когда он вошел в гостиную, ей это было как солнце во тьме, незнакомое до тех пор счастье – сознания не было, один всепоглощающий свет. Студент о чем-то снисходительно спросил ее, краснеющую, смущенную, она что-то робко отвечала. Он уехал в Петербург в Университет… Он смотрит невидящими глазами на дома, на прохожих, на неё, прижавшуюся к стене дома, уронившую сумку с книжками, только бы самой не упасть… У Ляли медленно кружится голова, но лёгкую девочку поддерживает стена дома, она быстро поднимает книги, оглядывается: никто ничего не заметил…» (Пришвина, 2003).
О середине 1950-х гг.: «…В седьмом, точно, в седьмом классе началось, мы ведь в одном районе жили и учились почти рядом, через пять улиц, он в шестьдесят пятой, а я в пятьдесят седьмой. Нас на уроки физкультуры водили, когда уже потеплеет, весной, в сад Прямикова, – такой есть маленький парк на Таганке, – ну вот, мы приходим один раз, а там шестьдесят пятая, в волейбол играют, через сетку. Все уже в майках, в трусах, хотя еще прохладно было, начало мая… И вот там я впервые его вижу… Он бегает, смеется, мяч подаёт, – чем-то выделяется, не такой, как все, лёгкий мальчишка, часы на руке, а часы тогда ещё в редкость, – ну, как в таком возрасте: часы, – и ты уже влюблена. Но тут не в часах было дело… …Я будто окаменела. А он мне подмигнул: мол, смотри, я их сейчас сделаю. И правда, вильнул, обманул и помчался опять впереди всех по площадке. А со мной обморок клянусь, удар, сроду такого не случалось. Лорка, моя подруга, мы на одной парте сидели, поддержала, спасибо, а то я бы грохнулась: “Аля, ты что?” И ведь мы ещё девчонки совсем, по четырнадцать лет» (Рощин, 2002, 77–78). […] Влюблённость школьников в учителей.
О середине 1960-х гг.: «…К нам в школу прислали нового завуча по английскому обучению – переведённого из Тбилиси офицера госбезопасности весьма спортивного вида… Девчонки класса “А” сразу влюбились в него – все до единой, – они ходили за ним табуном, доводя этим и телефонными звонками до каления его жену…» (Клех, 2003).
О г. Свердловске в нач. 1980-х гг.: «Помню в 7–8 классе к нам в школу пришел новый историк с женой. Они только что закончили институт, интеллигентные, красивые и модные. Наш историк разговаривал с учениками на “вы”, это было впервые за годы нашей учебы в школе. Девчонки нашего класса поголовно в него влюбились. На уроках мы задавали ему разные глупейшие вопросы по теме и не по теме. Он всегда, смущаясь, отвечал. Мы его ужасно любили, улыбались, прихорашивались к урокам истории и т. п. Наша любовь к учителю истории длилась пять месяцев, потом он переехал в другой город с женой, а мы как будто что-то потеряли. Теперь уже некому было улыбаться, не перед кем выставлять себя. А все наши мальчишки влюбились в его жену, она вела у нас географию пять месяцев. До сих пор вижу этого учителя, Александра Сергеевича, перед глазами – моего первого учителя, в которого была влюблена» (478). Влюблённость девочки в женщину.
О вт. пол. 1920-х гг.: «А вот настоящая “первая любовь” пришла осенью, когда мама отдала меня в вечернюю группу дет. сада, организованную специально для детей “работников просвещения”, работавших в те времена по четырнадцать часов в сутки. Вот тут-то я и влюбилась... в нашу молодую воспитательницу тетю Шуру! Сейчас я совершенно не помню ни её внешности, ни особенностей поведения, но помню ощущение безграничной радости от её близости, ощущение счастья от мысли об очередной встрече. Думаю, что она обладала недюжинными пед. способностями: не я одна – вся группа смотрела ей в рот и была готова на любые подвиги ради ее похвалы и одобрения. Даже самые озорные мальчишки (а их в группе была добрая половина) сидели, как мыши, когда тетя Шура начинала рассказывать какую-то занимательную историю или просто читать нам книжку. А с каким усердием все пыхтели над заданными рисунками, с каким удовольствием мастерили незамысловатые игрушки! Вечернее время не позволяло вывести нас “на природу”, но тетя Шура не жалела использовать для этой цели свои выходные дни, выводя нас в ближайший лесок. Эти дни я особенно любила… И когда однажды такой день совпал с моим днем рождения, на который должны были прийти гости, я устроила настоящий бунт на корабле: счастье общения с тетей Шурой было куда дороже всех подарков и всех визитеров. Помню, в тот вечер мама шутя (“но в каждой шутке...”) спросила меня, кого я люблю больше – её или тетю Шуру? Я “выбрала” маму, но быть в этот момент мне все-таки больше всего хотелось с тетей Шурой» (Лупанова, 2007, 15–16). См. также: Обожание. Влюблённость мальчика в девочку.
О 1937 годе в пионерлагере: «Лагерные будни, спорт. соревнования и подготовка к худ. самодеят-сти, близкий лес, куда мы ходили всем отрядом за ягодами, собирать гербарий лесных цветов и трав… дежурства на кухне…, складывающиеся новые знакомства и дружбы, обязательные влюбленности в девочек, тщательно скрываемые от окружающих и от самих девочек, вызвавших к себе такие чувства, – всё это и многое, многое другое, из чего складывались лагерные дни, заслоняло события, происходившие за границами лагеря…» (Гончаров, 1991, 96).[…] Влюбленность мальчика-подростка в мужчину.
О начале 1950-х гг.: «[18–20-летний] Михаил владел всеми слесарными инструментами, умел паять, лудить, сделал маленький точильный станок и острил всей улице ножи… Михаил любил увечных животных. К здоровым он относился спокойно, без особых эмоций, но стоило ему увидеть волочащую лапу собаку или кошку, как он брал их под свою опеку. Во дворе у него мирно уживались, помимо собак и кошек, ворона с перебитым крылом и скворец с пораненным клювом… По натуре Михаил был довольно резким, взрывным, иногда же, того более, переходил невидимую грань и в него словно бес вселялся. Посылал всех подальше, начинал бузить, нарочно нарывался на скандал, причем будучи абсолютно трезвым – вина он не пил. К моей откровенной радости он сблизился со мной. Просил помочь в ремонте, подержать напильник, молоток, паяльник, объяснял устройство английских замков. Что уж он находил во мне, не знаю, но дружба наша завязывалась крепко, и даже Жердей с Боцманом стали отходить на задний план. Постепенно я начинал испытывать чувство влюбленности – нечто более высокое, нежели мальчишеское поклонение. Я подражал Михаилу во всем, его слово значило для меня столько же, сколько материнское, а может, и больше. Он мог повелевать мной, как преданнейшим слугой, чем, к его чести, не злоупотреблял. Когда мы по каким-либо причинам не виделись день или два, мной овладевала тоска и почему-то хотелось плакать. А отъезд Михаила на месяц в родное село вызвал настоящую болезнь. Меня рвало, я ничего не ел, исхудал, мать решила – отравился стручками акации, которые мы поедали в огромных количествах и из которых делали свистульки. Но я-то знал – стручки здесь ни при чем. Теперь понимаю: такую влюбленность в мужчину должен пережить каждый подросток, не обделенный чувствами. И никакая любовь к женщине не заменит ее. Это совершенно особое состояние души, ни с чем не сравнимые переживания. И хотя, наверное, всякая влюбленность оканчивается разочарованием, испытать ее должен каждый, иначе чтото недополучит от жизни» (Гай, 1987, 92–94).
