прикосновения представителей мужского пола к эротически маркированным частям тела сверстниц (эти действия обозначаются глаголами «щупать», «зажимать», «мацать», «лапать»).
О Ленинграде во вт. пол. 1920-х гг.: «…В школе уже “имелись случаи нетоварищеского отношения мальчиков к девочкам”…, и один такой случай произошел через день после того, как я вляпался в беду со своей поэмой. Виновником нового происшествия был мой одноклассник по прозвищу Стригун; одна преподавательница застала его в раздевалке в тот момент, когда он тискал девочку. Все это стало известно даме-педологу из РОНО. По ее настоянию в школе состоялось собрание “только для пед. состава и мальчиков”. На собрание то должны были явиться все ребята из нашего и параллельного класса. И в первую очередь – те, из-за которых сыр-бор загорелся. Первым рассматривалось “дело” Стригуна. Он смиренно оправдывался, но мы, его одноклассники, не очень-то верили в это смирение… По-видимому, некоторые педагоги ждали от Стригуна более искреннего покаяния, и вот преподавательница пения громко, сердито обратилась к нему: “Скажи, наконец, нам: что ты делал за пазухой у Рыбаковой!?” “Я... Я искал калоши”. Ребята захихикали. А педагоги сочли этот ответ издевательским и усилили свои нападки на Стригуна. Тогда он стал объяснять им, что после окончания учебного дня в раздевалку устремляется много учеников, и начинается толкотня и неразбериха, и с калошами происходит путаница, – не сразу каждый свои находит. И вот, пока он искал свои калоши, его в этой сумятице, совсем не по его вине, притиснули к Рыбаковой... Дело кончилось тем, что Стригуну дали строгий выговор, а его фразочка “Я искал калоши” прочно вошла в школьный лексикон» (Шефнер, 1999).
О 1940–1941 гг.: «Искра… вбежала в тёмный … подъезд, когда её вдруг схватили, стиснули и поволокли под лестницу и швырнули на … пол. … Её почему-то не били, а мяли, тискали… Нет,… её намеревались просто ощупать, обмять, обтискать: “полапать”, как это называется у мальчишек...» (Васильев, 1988, 224).
О 15-летней деревенской девочке, её 14-летнем брате и приехавшими на лето из города сыне и отце в 1960-е – 1970-е гг.: «…Мы сидим на сеновале на лоскутном одеяле… Боря оказывается хорошим рассказчиком… Страшные истории проходят с большим успехом... Мы не замечаем, что на пороге сарая стоит Борин отец. “А ну живо слезайте! – приказывает он. – Чем это вы там занимались?...” Он… бьёт сына по лицу. “Может, ты с ними и вино тайком пьёшь и ещё кое-чем занимаешься?” – продолжал он допрашивать Бориса. Тот упорно молчит, опустив голову, а отец начинает подозрительно оглядывать меня, и под его взглядом я неловко одёргиваю помятое платье и стряхиваю приставшие сенинки. “Ну и распущенность! – качая головой, говорит он. – С таких лет шляться с парнями по сеновалам! Эти деревенские девчонки с детства привыкают, что их тискают по углам”. От стыда и негодования я не могу вымолвить ни слова….» (Балакирева, [1983] 1988, 65).
О Карелии [в 1970-е – 1980-е гг.]: «В школах, где учатся обычные дети из обычных семей, проявления полового интереса двенадцатилетних подростков тоже имеют место…. Мальчики начинают, кто украдкой, кто в открытую, “щупать” девочек за груди. Иногда бывает, что в школе вечером гаснет свет, тогда может начаться настоящая свалка…. Однако находятся девочки, которые жалуются своим родителям, те – учителям, а значит, проводится работа по устыжению наглецов. Работы эта всегда приводит к одному и тому же результату – коллективные “щупания” прекращаются сразу, индивидуальные же имеют место только в качестве редкого рецидива» (Логинов, 1999, 183).
О середине 1980-х гг.: «4–8 класс – возраст трудный, начинается взросление. Отсюда – тяга мальчиков к своим одноклассникам. Но все это проявляется в грубых, агрессивных формах. Мальчишкам хочется узнать, что скрыто у девчонок под платьями. Свои знания они пополняли различными способами. Двое-трое парней заголяли в угол одну девчонку, убегающую от них, как длинноногая антилопа от хищника, но которой не удалось скрыться в кучке своих одноклассниц. Становились кружком возле нее и давали волю своим рукам, желая нащупать неразвившуюся грудь жертвы. Она, бедная, не успевала отбиваться от трех пар рук, шаривших в поисках “добычи” по её телу. Удовлетворив свои малые потребности, они отпускали жертву и ловили следующую, дабы испытать новый восторг от “охоты” и прикосновений…. Те, кто побойчее, подбегали к девчонке, ударяли или старались ущипнуть за грудь, а потом скорее уносили ноги. В таких случаях некоторые девчонки догоняли своих обидчиков и мстили им своими маленькими кулачками под смех “зрителей”» (464).
О перв. пол. 1990-х гг.: «После уроков мы вместе с соседом по парте должны мыть класс. Но с нами остаются несколько мальчиков и девочек. Мы играем. Мы убегаем от мальчиков, а они нас догоняют. И если кого-то поймают, то затаскивают в класс. А потом снова догоняют нас. Уже почти всех переловили, когда наступила моя очередь. До этого я ловко от них уворачивалась, но тут они меня поймали в ловушку, и я оказалась в классе. Я бегала от них и даже по партам, не хотела быть пойманной. Но их было много, а я одна. Если меня кто-то ловил, то хватали за что попало, мне было противно, хотелось вырваться и убежать из класса, но у меня ничего не получалось. Это была такая дикость, такое унижение. Я ненавидела их всех вместе взятых. Но вдруг девочки ворвались в класс и помогли мне вырваться оттуда. После этого я сразу же ушла домой и даже не стала мыть пол» (463). Тисканья можно подразделить на «добровольные», совершаемые по неявному согласию тискаемых, и насильственные, совершаемые вопреки явно выраженному несогласию «тискаемых».
О шк. жизни 1923–1924 гг.: «У нас есть одна девчонка…, – пишет в дневнике герой книги. – Она очень толстая, и ее всегда все жмают. Зажмают её в угол, а она… пищит…». В ответ на упреки учителя герой возражает: «“Её всегда все жмают, и никогда никаких инцидентов не было”». Учитель вынужден констатировать, что сама девочка «не противится этому тисканью» (Огнев, 1989, 210–212). В качестве объектов «зажимания» избираются девочки чем-то выделяющиеся – склонные к полноте, ранее других вступившие в период полового созревания или отличающиеся «странным» поведением: «В классе была девочка Лена И., симпатичная, веселая хохотушка, настроение у которой менялось от смеха до плача. Мы ее звали Ваня-встаня. Тисканья в классе все были направлены на нее. Ее прижимали, обнимали, поднимали на руки. Видимо, ее смена реакции на все только подогревала интерес ребят» (473). «Чаще, зажимали девочек, склонных к полноте, хорошо развитых физически, да и тех, которые, казалось, самим свои видом вызывают парней на это. Если девочка не оказывала должного сопротивления, часто к ней интерес пропадал, и тогда уже он перебрасывался на скромных и застенчивых. Здесь какой-то парадокс: казалось, если девочки не сопротивляются, т.е. испытывают даже удовольствие от подобных контактов, то к ней должны «тянуться» ее сверстники, но все выходило наоборот. Как известно, «запретный плод – он сладок». Чаще всего, помню, у нас зажимали девочку, которая вроде бы ничем не выделялась среди других, но раз мальчишки тянулись к ней, значит, исходило от нее что-то влекущее на подобные контакты. Она себе ни одну пару очков изломала на этом ремесле. Потом, правда, догадалась, – стала их снимать» (472).
О Свердловске в 1979–1981 гг.: «Те девочки, которые раньше созрели, чем остальные, красились и целовались, подвергались еще одному испытанию: идя домой, на них налетали мальчишки и устраивали им “темную” – зажимали и тискали. Стоял жуткий визг, писк, крик. В школе тоже, при каждом удобном случае, их тискали». (478).
О нач. 1990-х гг.: «У нас в школе было неск. таких девочек, которые в физ. развитии опережали нас и ходили с гордо поднятой головой при этом. По-видимому, им это тисканье доставляло удовольствие – так же, как и мальчикам. Про это у нас в школе мало кто знал из учителей, в основном уборщица. Она всячески старалась предотвратить эти действия, но они заканчивались в одном месте и начинались в другом. Это было и в парке и на спортивной площадке» (487) Тисканья «по неявному согласию» могут обретать и своего рода игровую форму.
О 1990-х гг.: «Во дворе мальчики бегали за девочками, не давали прохода, но “играли” только когда мальчиков и девочек набиралась определённая команда. По одиночке мальчики не зажимали девочек. Девочки при этом отбивались и дрались. Это была как бы какая-то игра: девочкам не очень хотелось попадать в руки мальчиков, любой ценой [девочки] старались убежать и спрятаться. Мальчики же наоборот: [стремились] любой ценой догнать или найти девочек. Условно “игра” называлась “маньяки”. Играли лет с 13 до 15. Если не тискали, то юбку задирали» (592). Совместное обучение представляет мальчикам возможности осуществлять «тискание» по отношению не только к девочкам, согласным принять подобный вид проявления внимания, но и к тем, кто категорически отвергает подобный вид общения. Наиболее частое место подобных тисканий (1970-е – 1990-е гг.) – школьные раздевалки и коридоры:
О селе Ключи Далматовского р-на в перв. пол. 1980-х гг.: «В раздевалке… парень толкал девочку как-то случайно на пальто, она обычно падала, он падал сверху, девчонка отбивалась, кто-нибудь падал еще сверху (кто был по близости – девочка или мальчик) и получалась куча мала» (470).
О середине 1980-х г.: «По окончании уроков старшие парни забегали в раздевалку, прятались за пальто, а когда девчонки заходили туда и не находили своих пальто на том месте, где они его повесили, то уже не искали, а выскакивали из раздевалки. Тех, кто не успевал, парни затаскивали в угол и тискали» (471)
О г. Каменске-Уральском в середине 1980-х гг. «В школе, когда мы очень быстро стали превращаться из девочек в девушек, у нас появились различные формы зажиманий. На физкультуре мы переодевались в подвале… Спускались в раздевалку мы спокойно, но мальчики переодеваются быстрее девочек. И вот когда мы, наконец-то, одетые в форму, подходили к лестнице, тут нас уже поджидали… Некоторых прижимали к стене и “прощупывали”. Девочки отбивались, некоторые обижались» (465). В след. сообщении с немалой выразительностью изображены чувства девочки, сознающей свою беспомощность перед унижающими ее девичье достоинство домогательствами:
О Шадринске в 1991 гг.: «Помню, что в параллельном классе учились такие лица, которых боялись все девочки в школе. Нам было лет по 14, когда они по вечерам заходили, точнее, вламывались в темные кабинеты, в которых мы дежурили. Они искали нас под партами, за шкафами, везде… Зажигали фонарики и старались обнять, да еще с такими криками! Тогда мне хотелось так закричать, чтобы стены школы рухнули и погребли под собой этих подлецов. И я так кричала! Сердце было готово выскочить из груди, я отчаянно махала веником, кидала в них тряпку и с криком выбегала в коридор… Я с ужасом ждала очередных визитов этих непрошенных гостей. Я чувствовала себя такой беззащитной, помощи просить было не у кого» (462). Встречаются девочки, готовые дать отпор «посягателям», любой ценой отстоять свое достоинство. О 1988–1992 гг.: «В школе лет с 10 был просто кош- мар… Девочки, а точнее фигуры девочек, обретали более женский характер, черты тела становились более округлыми, но все же выглядело это неуклюже, смешно. А у мальчишек проснулся какой-то звериный инстинкт. Они бегали за нами, хватали нас, лапали своими руками. Сначала я воспринимала все это как игру и относилась к этому нейтрально, но потом мне это все надоело, мне становилось ужасно стыдно, я не хотела видеть лица этих грязных, пошлых, мерзких мужских особей. Во мне просыпалась дикая агрессия, я защищалась, отбивалась, дралась, билась, но не давала себя им в руки. Возможно, здесь сыграла роль моя гордость, себялюбие, достаточно высокое мнение о себе. Я не хотела смешивать себя с грязью, я не хотела даже думать, что мне может доставить хотя бы малую каплю удовольствия то, что ко мне будут прикасаться эти лапы одичавших зверей. Я видела, как мальчишки лапали девчонок, и те даже не сопротивлялись, а наоборот, меня это приводило в ужас» (461). Если же девочкам с развитым чувством собственного достоинства не удается отбиться от нападающих, они переживают случившееся как «падение», осквернение: «Зимой мы ходили кататься вечером ко Дворцу Культуры на горку. Моя дорога шла через лес. Задержавшись как-то один раз, я попала «в пробку» (так называлось у нас скопище парней, которые подкарауливали девчонок и щупали, тискали их). На меня навалилось человек 10-12. За 1-2 минуты я почувствовала чужие ищущие и шарящие по моему телу руки. Они проникали даже под одежду, во все «тайные места». Мне было и стыдно, и обидно, и неприятно. Я отбивалась, как могла. Вырвавшись, я бежала по лесу, на ходу застегивая пальто. Когда пришла домой, у меня стучала в голове мысль: «Ну, всё, теперь я щупанная». Я сразу же залезла в ванну смывать с себя эти назойливые руки как будто грязь. Мне было нехорошо, текли слезы. Я была потрясена. Мне было 12 лет. Мне казалось, что и мама, и отец видят на мне эти руки, которые обшарили все мое тело. До сих пор помню это, как будто было это только вчера» (467). Можно предположить, что в большом числе случаев насильственные «тисканья» девочек-сверстниц напрямую вызывается потребностью мальчиков в эротических ощущениях. Однако подчас девочки сталкиваются с целенаправленно-садистическим, ориентированным на моральное унижение, поведением. На первый план здесь выходит ощущение всесилия, чувство безнаказанности.
О вт. пол. 1970-х гг.: «Валера… закрыл дверь в класс…, засмеялся… зло, вызывающе… Он… с силой…, схватил ее за грудь и сжал… Алена заплакала…. Валера её опоганил...» (Пашнев, [1982] 1990, 331).
О 1980-х гг.: «Самый наглый парень вставал в школе в двери раздевалки… Если говорит: … “Поставь печать”, – значит “Поцелуй!”. Если девчонки не выполняли, он сам вешался на них и тискал» (Борисов, 2002). Подробнее материал на эту тему см.: Борисов, 2002, 186–194.