вид школьного озорства.
О 5–7-классниках мужской школы в 1947–1949 гг.: «…Кроме щелбанов было в нашу пору ещё одно средство подавления и морального уничтожения – резинки. Из трусов или им подобных нательных предметов вынималась резинка, которая расщеплялась на тонкие нити, по краям которых выделывались петли для пальцев. А пули “отливались” из обыкновенной бумаги. Скатывается кусок, точно тесто, для прочности надо слюной смочить, прокатить несколько раз по парте, вдвое согнуть – и готово! Так вот, в пятом, шестом и даже седьмом классе – в восьмом только, кажется, избавились мы от этой затяжной кори – народ ходил вооруженным резинками и пулями, и дело доходило до полного безумства. Ладно, в перемену, но и прямо на уроке жители Камчатки, обитатели задних парт, выцеливали впереди сидящих и лупили по затылкам. Да как больно! Ну а передние – ведь на шее глаз нет – осатанев от боли, разворачивались и пуляли назад – на сей раз норовя попасть в лоб, в щёку, в подбородок, а то и в глаз. Сложная и жестокая… велась перестрелка. Сидевшие впереди объединялись в пары или даже тройки, а то и вообще в целые отряды, потому что уцелеть в этой войне поодиночке было совершенно немыслимо. А так кто-то один караулит, косит одним глазом назад, обнаруживает стрелка, даёт знак, и передние лупят по врагу залпом. У такой стрельбы свои правила, чаще всего они совершенно не совпадают со школьными, потому что, стрельнув, задний боец легко может укрыться от ответа, прикрыв голову книгой, портфелем, а то и вообще нырнув под парту. Поэтому передние должны среагировать быстро, изменить позицию, выбравшись в проход или даже вскочив на сиденье. Но это хорошо, когда учитель спиной к классу, а если лицом? Если учитель даже лицом стоит, а выстрел оказался точным и тяжелым, народ, бывало, сходил с ума и, не страшась двоек, записей в дневнике, учительского крика, устраивал минутное побоище по всем правилам психической атаки, с громкими криками, вроде: “Ах ты, падла!” …Немного времени потребовалось и мне, чтобы… вначале вооружиться, делать дома запасы бумажных пуль – аж полные карманы, – а потом и отточить снайперское мастерство. Но поначалу и тут я был неумехой…, так что я опять оказался жертвой. Затылок мой был изжален вражескими пулями, когда учителя отворачивались, я делал себе искусственный воротник из распахнутого, корочками наружу, учебника, отчего хлопки были смачные и громкие, при этом иногда попадало по пальцам, и я не всегда мог удержаться от отдельных междометий и даже целых реплик, которые помимо моей воли становились все менее цензурными… На дополнительном уроке… [я] был сильно обстрелян врагами, а за минуту до пионерского сбора рыжий тиран прямо в упор вмазал влажноватую пулю по моему затылку. Боль была адская, я не выдержал, и слезы рванулись из меня; обхватив голову, я упал на парту» (Лиханов, 1995, 42–43).
О шестиклассниках в школе в нач. 1950-х гг.: «Кто-то, прячась за печку, стрелял из резинки, и туго скрученные бумажки ложились около учительского стола… “Не надо пререкаться…” – мягко возразил я мальчику… Затем я… спросил: “Кто это стреляет из-за печки?”… Рослый Каверин, черноглазый Лебедев… сами были не прочь… исподтишка пустить голубя, стрельнуть из резинки… “Да из их же компании, – …ответил Пиллих. – …Ведёт себя, как дурачок: все уроки хохочет да цигарками в потолок из резинок стреляет”» (Синяев, 1953; 7–8, 13, 22).
О мальчиках 4-го класса в деревенской школе в конце 1950-х – нач. 1960-х гг.: «В его колючую голову так и хотелось выпалить из резинки… Перед самым звонком Грач залепил из резинки в лоб. Я достал свою резинку, скатал полоску бумаги, потолще, прицелился и выпалил в Грача. Но… промазал и угодил в шею Мише Комову. Миша подпрыгнул и крикнул: “Ой!” …Сразу две туго скатанные бумажки ударились в мою голову. Щука и Грач стали залпами стрелять. Следующий залп пришёлся в Бамбулу. Я видел, как мокрые бумажки смачно щёлкнули его по круглой стриженой голове. Олег повернулся к стрелкам и показал свой увесистый кулак. Стрельба на время прекратилась. Укрывшись за широкой спиной Бамбулы, я стал методически обстреливать своих врагов. Как они завертелись! Мои “пули” разили без промаха. Я бы загнал их обоих под парту, если бы не звонок… “А за что мне Ганька залепил?” – Миша потрогала шею. – Пощупайте, желвак вскочил… Из резинок больше в меня не стреляли, но я знал, что мои враги не успокоились» (Козлов, 1963; 30, 56–57).
О 1960-х гг.: «“Ты мне не скажешь, что всё это значит?” – спросил я у подошедшей учительницы, Веры Николаевны. Мы с ней когда-то занимались в одном классе. Помню, я ещё в неё стрелял из резинки. За то, что не давала задачи списывать…» (Рутковский, 1977, 96).
О середине 1980-х гг.: «В перемену и на уроках летали самолеты, сделанные из бумаги. На уроках пацаны устраивали стрельбу. Брали резиновый жгут, делали из бумаги пульки. В правую и левую руку брали жгут, пулькой захватывали жгут, которая находилась во рту, и начинали стрелять. В этом принимали участие и девчонки» (494).