«рыхлая бумага, впитывающая влагу…» (Словарь, 1961– 11, 1214).
О частной гимназии в 1915 году: «Но потом оказалось, что кроме гимназических правил существуют еще гимназические традиции. А на них-то у мамы не было денег. Оказалось…, что розовая промокашка, вложенная в тетради, считается признаком безвкусицы и почти что нищеты, а надо покупать клякспапир других цветов и прикреплять его к тетрадям лентами с пышными бантами, и вот всей этой дребедени у меня не было, и я видела, что девочки с обидным сочувствием косятся на мои розовые промокашки без бантов…, и горечью наполняло меня их сочувствие… …Дурацкие промокашки с бантами отравляли жизнь, подумать только!..» (Панова, 1980, 39–40).
О начале 1917 года на Украине: «Как игральные карты, он разложил ещё совсем чистые, без клякс, белоснежные хрустящие тетрадки в линейку, и в арифметическую клетку… “Видал миндал?” – сказал Котя, как факир двумя пальцами вытаскивая из каждой тетрадки розовую промокашку. Он прикладывал промокашку к губам и играл на ней, как на губной гармонике» (Ямпольский, 1964, 309).
О конце 1930-х – начале 1940-х гг.: «…Каждому первокласснику полагалось пять тетрадок… Затем. При каждой тетради полагалась своя собственная промокашка. Розовая, или бежевая, или обыкновенная серенькая. Причем эта промокашка не просто лежала между листами тетради – она держалась на какой-нибудь цветной ленточке. Уже через несколько дней после начала занятий Вова Чернопятко и Петя Николаев получили в классе общественную нагрузку. Они должны были вырезать из разноцветной бумаги кружки величиной с двухкопеечную монету. Этими кружками все ученики первого класса “А” приклеивали ленточки к промокашкам. Теперь, если Петя находил где-нибудь дома ленточку от конфетной коробки, он брал ее себе. Хорошенько слюнявил, разглаживал на карандаше и лишь тогда отдавал Вале Никодимовой, одной девочке из их класса. В первом классе “А” Валя считалась ответственной по ленточкам. И если кому-нибудь из учеников первого класса “А” нужно было приклеить к новой промокашке новую ленточку, следовало обращаться именно к Вале Никодимовой, и ни к кому другому. А за кружком для этой ленточки – к Вове Чернопятко или к Пете Николаеву, и тоже ни к кому другому» (Могилевская, [1941] 1958, 33).
О вт. пол. 1940-х гг.: «Пока девочки пишут, [Иван Иванович] ходит между партами и успевает проверить несколько домашних работ. “Мушка, дай промокашку!” – шепчет Муха Белая своей подруге. Иван Иванович говорит сурово: “Не жужжать! – И добавляет,… растягивая одни слова и скороговоркой произнося другие: – Прромокашки, зубные щетки, носовые платки и гребешки должны быть у кажждого инндивидуальны!”» (Артюхова, 1961, 42).
О вт. пол. 1950-х гг.: «Вдруг Симочке бросились в глаза две ошибки. Быстро взяв промокашку, она написала на ней два слова: “камыш” и “рассказывать”. Промокашка тихо легла на парту около Фединой руки. Он сначала не обратил на это никакого внимания. Но Симочка осторожно толкнула его локтем и глазами указала на промокашку» (Кудряшова, 1961, 39).
О нач. 1960-х гг.: «Шура незаметно положила на его тетрадь промокашку. Тогда Володя нарисовал на промокашке смешную рожу и написал печатными буквами: “Дура”… Шура… сделала вид, будто не заметила промокашки, на которой расплылись четыре чернильные буквы…» (Карпенко, 1962; 15, 17).
О нач. 1960-х гг.: «Марине тринадцать лет… Марина гордится своей косой и чистыми… тетрадками. Она гордится даже своими промокашками и каждое утро разглаживает их утюгом…» (Цюрупа, 1964, 17–18).
О перв. пол. 1970-х гг.: «Люда вынула из тетради по русскому аккуратную беленькую промокашку. Неясно было, зачем вообще делают эти промокашки. Теперь почти что все пишут “шариками”. Люда тоже, естественно, писала “шариком”, но промокашку все-таки хранила – просто так» (Иванов, 1978, 104).
О 1970-х гг.: «Поучает Ира кошку: / “Не выглядывай в окошко, / Промокашкой не шурши, / А пиши “Мы” и “ши””» (Мельникова, 1980, 16).