то же, что прятки.
О Москве в 1908–1910 гг.: «Соня послонялась по двору. Было скучно, неизвестно, чем заняться. Стекляшки надоели. В салочки или в пряталки поиграть не с кем...» (Воронкова, 1959–а, 62).
О Москве в середине 1930-х гг.: «И в пряталки без неё играть стало тоже не так интересно. Светка так смешно пугалась, когда не успевала выручиться и ее находили» (Александрова, 1992).
О Москве 1940–1941 гг.: «“Мы с малышами в пряталки играли, я залез за сарай…”» (Чачин, 1968, 57).
О детях 8–10 лет в 1946 г.: «Потом стали играть в “собачку”… Играли, пока мячик не брякнулся о раму. Хорошо, что не в стекло. Тогда пошли в коридор и устроили игру в пряталки» (Крапивин, 1986, 96).
О Московской обл. в конце 1940-х – нач. 1950-х гг.: «Рассказ Лиды Рябинкиной, вожатой звена пионерского лагеря на станции Новый Иерусалим Московской обл. “Наш лагерь был расположен у самого леса. В лесу мы выбрали местечко для сборов нашего звена и часто там проводили время. Однажды мы играли в пряталки, и меня долго не могли найти…» (Великанов, 1951, 134).
О 1950–1952 гг.: «Игры начала пятидесятых… Никогда не изгладится во мне восторг тех незатейливых, незамысловатых игр, даривших настоящее вольготнобезмятежное детство. В конце апреля, едва подсыхала трава и с огородов потягивало сладкой прелью сжигаемых листьев, начинался штандр... Штандр перемежался с лаптой, прятками и “чижиком”… Для пряталок в ходу были колоритные считалки, отвечавшие духу времени, вроде: “Ехал Гитлер на машине, / Ему звездочка на нос, / Вся Германия узнала, / Что у Гитлера понос”. Или…: “Вышел немец из тумана, / Вынул ножик из кармана, / Буду резать, буду бить, / Все равно тебе водить”. У каждого были свои любимые считалки. Мне больше везло (редко становился водящим), когда: “На златом крыльце сидели…”. И ни секунды на размышление: “царь” ли, “портной” – главное, назвать мгновенно, не забыв указать, с кого начать вести счет» (Гай, 1987, 77–79).
О 1960-х гг.: «…Мальчик говорит: “Я теперь у вас во дворе буду жить...”. Подумаешь, пускай живёт, нам не жалко! “Будешь в пряталки играть?” – спрашиваю у него. “Буду”. “А кто водить будет? Чур, не я!” И Люська сразу: “Чур, не я!” И мы ему сразу: “Тебе водить”. “Вот и хорошо. Я люблю водить”. И уже глаза руками закрывает. Я кричу: “Нет, так неинтересно! Чего это вдруг ты водить будешь? Водить каждый дурак любит! Давай лучше считаться”. И мы стали считаться: “Шла кукушка мимо сети, / А за нею малы дети, / Все кричали: “Куку-мак, / Выбирай, какой кулак!”” И опять ему выпало водить. Он говорит: “Вот видите, всё равно мне водить”» (Пивоварова, 1979, 13–14).