Захоронение умерших (погибших) птиц и животных осуществлялось детьми на протяжении всего ХХ века.
О нач. ХХ века: «“Подумаешь, носятся с этими именинами… – говорила Марийка Машке. – И пусть себе! Они пойдут на именины свои крендели трескать, а мы устроим воробьиные похороны. Верно, Машка?” “Верно”, – отвечала Машка вздыхая. Ей больше хотелось попробовать именинного кренделя, чем хоронить дохлого воробья» (Бродская, [1938] 1957, 43).
О детях во вт.пол. 1920-х гг. – нач. 1930-х гг.: «Беседка была… любимым местом наших игр… По обеим сторонам беседки росли два огромных куста жасмина… Под кустами у нас было кладбище. Там хоронили мы птенцов, выпавших из гнезда, и других умерших птичек. Иногда ж находили живых галчат. Эти крупные птенцы… привязывались к нам и брали корм из рук. Помню одного галчонка, который долго жил у нас, но всё-таки выходить его мы так и не сумели. Мы с большими почестями похоронили галчонка под кустом жасмина, сделав похоронную процессию и совершив все положенные обряды. Это не было забавой для нас, поттому что мы действительно, жалели животных, а похороны мы видели издали и подражали им» (Кубанева, 1988).
О Евпатории в 1946–1947 гг.: «Девочки нашли мёртвого воронёнка. Выкопав могилку, обернув его красивым лоскутом, уронив положенные слёзы, они предали его земле. На холмик водрузили связанный из палочек крест с надписью “Спи спокойно, дорогой птенчик”. Землю вокруг полили и утыкали бархотками. Вечером с размягчёнными содеянным добром сердцами они пришли на могилку. Всё осквернено. Цветы вырваны. На месте холмика стоит виселица, а в петле болтается воронёнку с прикреплённой бумажкой: “Смерть фашистским оккупантам”. Процедура захоронен6ия и осквернения продолжалась дня три, пока трупик явственно не запах тлением и стал равно противным и девочкам, и мальчикам» (Самойлова, 2006, 27).
О 1947 г.: «Одного мертвого воробья Сережа потрогал. Воробей… был холодный как льдинка, бедный воробей, лежавший ножками вверх под кустом сирени… Неподвижность и холод – это, очевидно, и называется смерть. Лида сказала про воробья: “Давай его хоронить!” Она принесла коробочку, выстлала ее внутри лоскутком материи, из другого лоскутка сложила подушечку и убрала кружевом: многое умела Лида, надо ей отдать справедливость. Сереже она велела выкопать ямку. Они отнесли коробочку с воробьем к ямке, закрыли крышкой и засыпали землей. Лида руками выровняла маленький холмик и воткнула веточку. “Вот как мы его похоронили! – похвалилась она. – Он и не мечтал!” Васька и Женька отказались участвовать в этой игре, сидели поодаль и, покуривая, наблюдали хмуро; но не насмехались» (Панова, [1955] 1956, 447).
О Шадринске в 1987–1993 гг.: «А сейчас поговорим о захоронении насекомых. Этот ритуал был у меня всегда, с дет. сада. Тогда мы сами убивали всяких жучковчервячков, выкапывали ямки, клали туда труп, закапывали и ставили крестик из палочек на надгробье. И всё. Мы могли в тот же день забыть про могилку, пройти по ней. Позже, когда я уже училась в школе (в начальных классах), мы с подругами искали мертвых насекомых, хоронили их и иногда навещали их могилки. Хотя чаще всего мы забывали, где они находятся, а если вспоминали, то приносили на могилку цветочки. Все это было вполне серьёзно. Потом мы хоронили погибших насекомых в гробах: в спичечных коробках. Мы издавали звуки, смутно напоминающие похоронный марш, закапывали коробок-гроб и даже как будто ревели. Каждый день мы приходили к могилке, меняли цветы, поправляли крестик…» (536).
О девочке 5–8 лет в с. Ольховке в 1990–1993 гг.: «Будучи маленькой девочкой 5–8 лет, я часто хоронила маленьких цыплят, гусят, щенков, котят, которые умирали (взрослых собак мы хоронили с папой). Устраивались целые церемонии. Как только умирал цыпленок, гусенок и др., я звала подругу или младшего брата, брала лопату, и мы шли за огород. В определенном месте, где часто хоронили, копали необходимую по длине и ширине ямку, клали умершего и закладывали землей. Сверху клали отличительный знак – палочку, втыкали, чтобы потом было видно, где похоронен, и можно было навестить его. При закапывании кидали три раза горсть земли, как это делается, когда хоронят людей, со словами: “Пусть земля тебе будет пухом”. Плакали, потом, посидев немного, возвращались домой. Конечно, плакала только я, редко когда моя подружка, и уж тем более брат. На следующий день ходили навестить его. Считали дни после похорон, ходили на 5, 9 дни, потом через месяц. После – в любой день» (009).
О с. Ушаковском Катайского р-на в 1994–1995 гг.: «Когда мне было 7–8 лет, мама купила попугайчика. Мы с сестрой ухаживали за ним: кормили, поили. Он у нас долго жил, а потом или заболел, или уже от старости умер. Мы с сестрой решили его похоронить. Выкопали в саду ямку, положили в нее птичку и закопали. Сверху поставили палочку, чтобы не забыть, где закопали. Мы очень долго с ней плакали и переживали. Но вскоре мама купила нам нового попугая, а мы забыли про нашего первого, похороненного, попугайчика» (139).
О девочке 6–8 лет в 1994–1996 гг. в г. Когалыме Тюменской обл. и с. Зеленоборском Шадринского р-на: «Однажды летом на улице я нашла мертвого воробья. Мне стало жаль маленькую птичку, и я решила её захоронить. Выкопала ямку, положила в неё тело погибшего, сделала крестик, скрепив его ниточкой. Могилку обложила цветами и веночками. Каждый день я приходила к месту погребения и порой ревела горючими слезами. А когда приезжали к бабушке в гости (село Зеленоборское), родители собирали на картофельном поле колорадских жуков и складывали их в бутылку с керосином, а я доставала их и хоронила на том же картофельном поле. Жуков ждал тот же самый обряд, что и воробья. Так у меня образовалось небольшое кладбище. Через некоторое время я раскапывала могилки ранее погребенных и, бывало, что не обнаруживала насекомых. Очень радова- лась, надеясь, что они ожили и убежали к своим родителям, домой» (134).
О девочке 10 лет в 1997 г.: «Когда моя семья и я переехали из Казахстана в Курганскую обл., примерно полгода в новом доме у нас не могли прижиться кошки. Первого котенка, через несколько дней после того как его принесли, зашибли дверью случайно. Второй котенок прожил примерно 1,5 месяца, а потом на него наступила корова. Этих котят я хоронила. За задним двором около забора выкапывала ямку, закутывала в темную тряпочку котенка, ложила в ямку, закапывала и ставила подобие креста, сделанного из веток, потом, посидев у могилки одну-две минуты, вставала, уходила и больше не возвращалась и не вспоминала об этой могилке. Один раз хоронила таким же образом цыпленка, за единственным исключением, в тряпочку я его не заворачивала, а просто положила в ямку» (138).