Школа

социальный институт (учебное заведение), который осуществляет общее образование и воспитание молодого поколения. На Руси школы появились в конце X века. Они создавались при монастырях. Шк. система в России постоянно видоизменялась. «Для шк. системы дорев. России характерно было многообразие преемственно не связанных между собой типов школ. Нач. школы были одноклассные и двухклассные, министерские и земские, церковноприходские и городские, инородческие и миссионерские. Повышенные школы имели также несколько типов – высшие нач. училища, мужские и женские прогимназии, духовные училища и семинарии. Различными по своему характеру были сред. школы – мужские и женские гимназии, реальные и коммерч. училища, кадетские корпуса и духовные семинарии. В начале XX в. в России сохранялась ещё сословная школа. Для детей дворянства создавались училища правоведения и лицеи, пажеские и кадетские корпуса, институты благородных девиц. Дети духовенства учились, как правило, в духовных и епархиальных училищах и духовных семинариях… Не было в стране и единой системы управления делом нар. образования. Одни школы были в ведении Мин-ва нар. просвещения, другие – святейшего синода, третьи – ведомства императрицы Марии. Многие нач. школы и проф. училища состояли в ведении земств, различных обществ и органов гор. самоуправления. Немало было частных школ – низших, средних и высших, общеобразоват. и профессиональных… 12 сентября 1918 г. Гос. комиссия по просвещению, утвердив “Положение о единой трудовой школе РСФСР” и “Основные принципы единой труд. школы” (“Декларация”), передала эти док-ты на рассмотрение Всероссийского центр. исполнит. комитета. 30 сентября 1918 г. “Положение” было утверждено ВЦИКом и 16 октября 1918 г. опубликовано одновременно с “Осн. принципами единой трудовой школы” (“Декларацией”). Эти док-ты определили принципы и перспективы развития социалист. системы нар. образования. Вместо многочисл. типов и видов школы – начальных, повышенных и средних, обслуживающих детей различ. сословий и классов, учреждалась единая трудовая школа с разделением на две ступени: I – для детей от 8 до 13 лет (пятилетний курс) и II – от 13 до 17 лет (четырехлетний курс)» (Очерки, 1980; 32–33, 46–47). В основу деят-сти отеч. школы с 1918 г. были положены принципы обязательности и бесплатности обучения, равенства всех учащихся, отделения школы от церкви. В мае 1918 г. числовая система оценок была отменена: «1. Применение балльной системы для оценки познаний и поведения учащихся отменяется...» (НО, 1974, 133). Школа в 1920-е гг. «Большевики пришли к власти, не имея скольконибудь ясных представлений о том, какой должна быть образовательная система… И отправным пунктом их образовательной политики стало разрушение школы – изнутри самой школы…» (Каграманов, 2007).
О Харькове в нач. 1920-х гг.: «Зимой я стала пропускать школу…: классы не отапливались – занятия отменялись. Как-то нам объявили, что в школу будут пускать только тех, кто принесет с собой хоть одно полено. Бывало, идешь в школу, в одной руке сумка, а другой прижимаешь какую-нибудь дощечку… В школе не раздевались. Посредине класса стояла круглая железная печь “буржуйка”, но обогревала она только тех, кто сидел поближе. Бывало, и чернила замерзали. Сидим и на руки дуем. Когда же вдруг задымится “буржуйка”, воздух в классе становился сизым и все учебники и тетради пахли дымом. Один раз мы с Тосей пришли в класс раньше всех. Школьная нянечка пекла на накалившихся трубах “буржуйки” пресные лепешки. Она и нас угостила – одну лепешку на двоих» (Шмерлинг, 1965, 153). Школа в 1930-е гг. «[В 1930-е гг. в школе] была восстановлена сетка традиц. предметов, разделение их на основные и второстепенные; восстановлена была и даже усилена, сравнительно с дорев. временем, дисциплина. Было возобновлено преподавание истории… В середине 30-х годов резко поменялась атмосфера в школе. Материализм был оставлен лишь в обл. философии, и его преподавание (в рамках нек. шк. дисциплин) становилось… формальностью… Реально учащиеся воспитывались в духе героич. идеализма, очень условно связанного с рев. традицией и завербованного на гос. службу. Другой его стороной была сентиментальность…» (Каграманов, 2007). «[В августе 1932 года] советская школа вернулась к традиционным для русской системы образования учеб. программам, университетской разносторонности, фундаментальности и гуманитарности. С 1932 года основной формой занятий в школе вновь стал урок. Вернулись история и русская литература. Математика стала не прикладным, а общеобразоват. предметом – сегодня русское шк. математ. образование считается бесспорным мировым лидером. Программы по физике, химии, биологии были составлены в 30-х годах на основе современных достижений науки. С тестами распрощались – хотя что-то можно было оставить. Через 15 лет после революции появились настоящие учебники, отдельные по каждому предмету. И тогда же, [в 1932 году], полное среднее образование стало 10-летним. Нет необходимости рисовать в радужном свете школу 30-х годов. Еще существовали ШКМ (школы крестьянской молодежи) и рабфаки. Дети занимались не только в две смены, но и в три. Жили бедно (карточки отменили в 1934 году). Введенных стабильных учебников на всех не хватало. В лучшем случае – один на пятерых. И нередко – один на всю школу, в руках учителя. Однако при этом в средней школе содержание образования было приближено к уровню дорев. гимназий и реальных училищ. И мальчишка в латаных штанах, родители которого не пошли дальше ЦПШ (церковно-приходской школы), справлялся с тригонометрией» (Стрелкова, 2002). В 1933 г. вместо двухбалльной системы оценок (удовлетворительно, неудовлетворительно) были установлены четыре степени оценки: неудовлетворительно, удовлетворительно, хорошо и очень хорошо. (Очерки, 1980, 275). 15 мая 1934 г. были установлены «общие для всего СССР типы общеобразоват. школы: начальная школа, неполная средняя школа и средняя школа». В начальной школе было 4 класса (с 1 по 4–й), в неполной средней – 7 классов (с 1 по 7–й), в средней – 10 классов (с 1 по 10. (НО, 1974, 167) В сент. 1935 г. в школах были установлены пять степеней оценки успеваемости учащихся: очень плохо, плохо, посредственно, хорошо и отлично (Постановления, 1935, 40).
О Сибири в нач. 1930-х гг.: «А в какой школе начали работу наши учителя! В деревенском доме с угарными печами. Парт не было, скамеек не было, учебников, тетрадей, карандашей тоже не было. Один букварь на весь первый класс и один красный карандаш. Принесли ребята из дома табуретки, скамейки, сидели кружком, слушали учителя, затем он давал нам аккуратно заточенный красный карандаш, и мы, пристроившись на подоконнике, поочередно писали палочки. Счету учились на спичках и палочках, собственноручно выструганных из лучины… Учитель как-то уехал в город и вернулся с тремя подводами. На одной из них были весы, на двух других ящики со всевозможным добром. На школьном дворе из плах соорудили временный ларек “Утильсырье”. Вверх дном перевернули школьники деревню. Чердаки, сараи, амбары очистили от… старых самоваров, плугов, костей, тряпья. В школе появились карандаши, тетради, краски вроде пуговиц, приклеенные к картонкам, переводные картинки… Учитель ещё и ещё ездил в город на сельсоветской кляче, выхлопотал и привёз учебники, один учебник на пятерых. Потом ещё полегчение было – один учебник на двоих. Деревенские семьи большие, стало быть, в каждом доме появился учебник. Столы и скамейки сделали деревенские мужики и плату за них не взяли, обошлись магарычом, который…, выставил им учитель на свою зарплату» (Астафьев, 1989–1; 157, 162–163).
О вт. пол. 1930-х гг.: «…Не похожа она была на обычную советскую школу. Ведь как строили у нас средние школы? Пятиэтажки с коридорами от туалета до туалета. Вместо двух туалетов – учительская и кабинет директора. На подоконниках – горшки с цветами, между окнами – руководящие портреты. А на фронтоне, над входом в школу, – четыре высочайше утвержденных барельефа: Пушкин, Толстой, Горький и Маяковский. И только они» (Фридкин, 2003). Школа в 2000-е гг.
О середине 2000-х гг.: «Школьной гигиеной у нас ведают лютые люди, доложу я вам. Не собственно гигиеной, конечно…, а правилами и установлениями. Приказали убрать с подоконников горшки с фуксиями и столетниками – загораживают детям свет. Запретили вешать в классах портреты писателей, географические карты и так далее – картинки отвлекают внимание детей. Стены предписано красить масляной краской, в светлосалатовый цвет. А внизу, на метр от пола – в густокоричневый. Под потолок – побелочку… Сколько еще продержится эта военно-коммунистическая масляносалатно-коричневая установка?» (Метелица, 2006–5).
О 2000-х гг.: «…Наша школа не учитывает ни детской физиологии, ни детской психологии: перемены слишком коротки, уроки слишком длинны, контроль жёсток, а иногда и жесток. Объем знаний, которые школа стремится впихнуть в детскую голову, не сообразуется с реальной необходимостью. Домашних заданий наши дети делают больше всех в мире – и это самые большие в мире домашние задания» (Лукьянова, 2007, 63). В 2000-х гг. в России действовало более 60 тысяч школ, в которых училось около 2 млн. детей. См. также: Общеобразовательная школа; Школа первой и второй ступени; Школа с продлённым днём; Школа-интернат. Играть в школу.
О 1980-х гг.: «… Эта игра была тайной для всех. Я играла с куклами, пластмассовыми и мягкими игрушками в школу. Как только игрушки усаживались мною попарно на кровати, они все превращались в учеников со своими способностями и проблемами. У меня не было неуспевающих, хотя были ученики, получающие двойки. Они сидели по одному и в конце класса. Я переживала, всерьез думала над тем, как бы мне учить все так, чтобы было минимум неудач. Я была строга и требовательна к отличникам, верила в ленивых, но способных. Каждая игрушка – это личность. Были и тетрадки, и журнал со списком и оценками. Уроки велись мною по схеме – объяснение-ответ. Я играла периодически, но как только слышала звук открываемой двери, то немедленно прятала игрушки под кровать. Я не хотела допускать и мысль о том, что о моей игре узнают родители или брат. Я перестала играть в школу тогда, когда мама мне сказала, что правильно писать Оксана, а не “Аксана”. Я сразу же поняла, что мама обнаружила мой журнал. Стало почему-то стыдно за игру, а главное, обидно, что тайное открылось» (ЗИ, 2003, 7)
О с. Лопатки Лебяжьевского р-на в середине 1980-х гг.: «Вечерами, а чаще всего зимними, когда все друзья были дома, я часто играла в школу. Папа сделал мне доску, которую обтянул линолеумом, прибил петельки, и я могла её вешать на дверь, мама покупала мне цветные мелки. Я рассаживала все свои игрушки на диван, раздавала им тетради. На доске писала число, тему, классную работу; писала различные примеры, слова, выполняла сама упражнения и номера из учебников. В этой игре я подражала своей первой учительнице Фаине Семеновне. Потом собирала тетради по русскому языку и математике. Сама за своих “учеников” писала слова, решала примеры, делала ошибки. Потом брала красную ручку и исправляла ошибки, ставила оценки и выставляла их в журнал. Проводила и урок чтения. Читала за своих кукол и мягких игрушек и тоже ставила оценки в журнал. Самым любимым в этом занятии была проверка тетрадей и выставление оценок» (455).
О девочках 10 лет в Шадринске в 1988 г.: «В третьем классе мы с девочкой из класса играли в школу – она у себя дома, я – у себя дома. Я садила в ряд, за стол куклы, мягкие игрушки, брала в руки указку и что-то им объясняла. Эта девочка, её звали Таня, придумала делать школьные тетради самим с ошибками, а потом проверять их, словно это тетради наших учеников и ставить им оценки. Ставить оценки – был самый увлекательный момент. В школу я играла довольно долго» (1001).
О девочке 8–9 лет в с. Ольховке в 1993–1994 гг.: «За нашим… деревянным палисадником, в тени черёмухи я устраивала школу. Я воображала себя учительницей. И вот со своей подругой, притащив из школы мел, повесив на забор лист железа, что служило нам доской (железо мы брали здесь же), притащив два полена и доску деревянную, мы сооружали лавку, а столик у нас был (брала дома детский). Готовила дома тетрадки – делали их из листов тетради, свернутых в четверть, прошитых иголкой с ниткой посередине. Тетради были по математике, русскому, рисованию. Цветные карандаши старые распиливались ножом посередине, и получались маленькие, которые подчас подтачивались. Учениками были наши младшие братья. Поскольку они были младшие и ещё только-только пошли в школу, нам, как старшим и уже что-то знавшим, не терпелось научить и их. Но яркого желания учиться да ещё летом у них не возникало, так [что] “учились” у нас плохо, усвояемость была низкая и посещаемость тоже. За все время – 2–3 раза. Учить кого-нибудь хочется, тогда мы с подругой учили одна другую. Сначала я даю ей уроки, потом – она. Проверяли тетради, выставляли оценки, заводили даже дневники тем же способом и журнал» (009).